Тонкая нить предназначения - Страница 24

– Я посмотрю, какой лучше, – решил Владимир Иосифович. Дети молча переглянулись, и Ярослав, как старший, спросил за обоих:

– Па, а если Олеся поедет, я тоже с ней?

– Вряд ли, сын. Специализированный санаторий – это не семейный дом отдыха.

– Па, тогда я не хочу, – отказалась Олеся и положила ложку на стол.

– Дочка, ты же слышала, что сказал доктор, – ласково упрекнула ее мама, которая сама была не в восторге от перспективы разлуки.

– Я не хочу туда ехать одна, – прошептала Олеся, и мама беспомощно оглянулась на отца. Тот ел, степенно поднося ложку ко рту, аккуратно глотая и будто не замечая обращенных на него в надежде взглядов. Стороннему наблюдателю показалось бы, что все его внимание поглощено супом, на самом же деле он обдумывал ситуацию. Наконец Владимир Иосифович отодвинул пустую тарелку и перевел взгляд на дочь, которая без всякого аппетита болтала ложкой в супе, и мама не делала ей замечаний, понимая и разделяя ее настроение.

– Олеся, – сказал он серьезным тоном, которым обычно начинал важные разговоры или сообщал новости.

Девочка вскинула на него взгляд, и в ее медовых, как у матери, глазах вспыхнули золотистые искорки надежды. Но отец произнес совсем не то, что она ожидала:

– Дочь, сколько тебе лет?

– Одиннадцать, – удивленно ответила девочка. Как папа мог забыть?

– Одиннадцать. Это уже почти взрослый человек. Не маленькая девочка. И ты должна понимать, как нам всем важно, чтобы ты чувствовала себя хорошо.

– Но я и так чувствую себя хорошо.

– Это прекрасно! Это прекрасно, что ты чувствуешь себя хорошо. – Лицо отца просияло от улыбки. – Но надо, чтобы ты чувствовала себя хорошо долго-долго, а лучше даже – всегда.

– Это невозможно, папа, – фыркнула Олеся, удивляясь его наивности. Ведь всем им уже давно известно, что ее болезнь – хроническая, можно лишь добиваться долгой ремиссии, но излечиться полностью от нее никак нельзя. Можно приостановить процесс ее развития, но не исправить то, что уже разрушено.

– На свете нет ничего невозможного, дочь. Наука не стоит на месте. Впрочем, ты сама знаешь. Я к чему веду этот разговор… Ты уже взрослая и должна понимать, что, если доктор, которому я доверяю, рекомендует санаторий, ты должна туда поехать.

И Олесе ничего не оставалось, как покорно согласиться.

В дороге было интересно и легко, девочка даже совсем не грустила по поводу предстоящей разлуки и не боялась того, что едет в незнакомое место, где останется одна на целый месяц (мама, конечно, пообещала, что будет навещать ее каждый выходной). Олеся смотрела в окно электрички, несущейся по железной реке в берегах зеленых лесов, и представляла, что они всей семьей едут опять куда-то на отдых. Может быть, в этот раз не на морской курорт и не за границу, а в простую деревню, где будет много свободы, свежего воздуха, прохлады быстрой реки и простых и оттого чудесных открытий. Ей уже давно хотелось поехать в деревню к бабушке, как ее школьная подруга Лена Казакова. Но у Олеси не было бабушки в деревне: мамина мама жила в городе, а папина давно умерла. Однако почему бы не помечтать, разглядывая в окно изумрудные кроны густых посадок, чередующихся с похожими на вытканные из желтых и салатных нитей ковры полями? Когда электричка подходила к очередной станции, Олеся скользила внимательным взглядом по платформам с растрескавшимся асфальтом, затем, когда состав начинал притормаживать, всматривалась в лица дачников и местных жителей, будто выискивала в толпе встречающих знакомых. И затем, когда с шумом распахивались двери, переводила взгляд на входящих. Эти люди с загорелыми и потными лицами, в большинстве своем одетые неброско и некрасиво, с корзинами, кошелками и хозяйственными сумками почему-то завораживали ее. Звали их всех одним интересным словом – дачники. Дачники имели полное право гордиться своими достижениями – яркой ароматной клубникой, краснобокой налитой редиской, свежими пучками зелени. «Когда я вырасту, у меня обязательно будет дача!» – решила тогда Олеся.

За всю дорогу девочка, полностью отдавшись своим впечатлениям, не проронила ни слова. Ярослав сидел, уткнувшись в электронную игру, на мониторе которой веселый повар со сковородой в руках бегал из одного угла в другой, пытаясь поймать падающие сверху сардельки, колбасы и сосиски. Пальцы брата двигались с завидной скоростью, и у повара, казалось, вырастали дополнительные руки, которые мелькали сковородками и не давали упасть на пол ни одной сардельке. Ярослава не интересовало то, что за окном, он видел только монитор электронной игрушки. Мама, расстроенная и взволнованная предстоящей разлукой с дочерью, не одергивала, как обычно бывало, сына, говоря, что он слишком долго играет. Ее на этот раз не раздражал даже тихий, но все же слышимый писк, который издавала игрушка. Она будто оцепенела в своих молчаливых переживаниях и тревогах и из желания побороть страхи пыталась сосредоточиться на раскрытой на коленях толстой книге. Но за всю долгую дорогу так ни разу не перевернула страницы. И только папа, делая вид, что его тоже, как и Олесю, увлекают пейзажи, бросал на дочь короткие тайные взгляды, любуясь ею – своей маленькой красавицей, гордостью и надеждой.

Они вышли на полупустой платформе. На табличке, похожей на транспарант, виднелась полустертая от дождей и времени надпись – Дарьино. Папа еще раньше рассказал, что это название поселок, бывший когда-то большим селом, получил по названию усадьбы, в которой сейчас располагался санаторий. А та была названа в честь владелицы Дарьи Седовой. Олеся еще тогда подумала, как это красиво – чтобы большой дом и поселок носили твое имя. Может, где-то есть такой город – Олесино? Она спросила у папы, а тот почему-то засмеялся – необидно, ласково, так, будто ему понравился ее вопрос, и погладил дочь по волосам.