Тонкая нить предназначения - Страница 25

– Может быть, – сказал тогда он. И после небольшой паузы добавил: – Я в честь тебя спутник назову. Или звезду. Представляешь, будет облетать нашу Землю спутник, названный твоим именем!

Олеся улыбнулась от радости, но про себя подумала, что усадьба – это куда романтичней, чем спутник, пусть даже и парящий где-то там в далеком и бесконечном космосе. На станции они взяли такси и неторопливо поехали по длинной аллее, вдоль которой высились, будто в почетном карауле, сосны и ели. Папа рассказывал, что когда-то этот лес, как и деревня, принадлежал генералу Седову, а потом для его молодой жены построили усадьбу и часть леса вырубили, чтобы организовать к ней удобный подъезд. Олеся, слушая рассказ, живо представила себе, что едут они вовсе не в санаторий, а на бал и вскоре окунутся, словно в прохладное море, в праздничную атмосферу музыки, смеха и шуршащих, как подолы бальных платьев, светских разговоров. Она настолько погрузилась в свои фантазии, что совсем выпала из настоящего, и реальность ее разочаровала. Первое, что Олеся увидела, когда такси наконец-то выехало из лесного коридора на открытое пространство, – гипсовую фигуру мальчика в пилотке и коротких шортах с поднесенным к губам горном. На белой шее мальчика виднелся такой же белый галстук, который, будь фигура выполненной из цветного материала, оказался бы красным. Пионер! Олеся уже не застала время, когда школьников принимали в пионеры, но знала о них прекрасно. Этой статуе не место в старинной усадьбе. Но чуть поодаль от первой фигуры Олеся увидела вторую, на этот раз уже девочки с косичками и «повязанным» на шее галстуком. Олеся растерянно перевела взгляд на отца, будто ища у того поддержки, но папа, рассчитываясь с таксистом, не заметил ее взгляда.

– Пойдемте? – спросил он, и все семейство в угрюмом молчании выгрузилось из машины. Олеся растерянно огляделась. Санаторий открыли после капитального ремонта в прошлом году. Здание главного корпуса сверкало на солнце вымытыми до абсолютной прозрачности окнами, приветствовало распахнутыми дверями и еще влажными после утренней уборки мраморными ступенями, на которые было неловко ступать в запылившейся обуви. Если бы не фигуры пионеров, явно оставшиеся от советской эпохи, то общий вид усадьбы – главное здание и разбитые перед ним клумбы – казался приятным и романтичным. Но испорченное впечатление оказалось таким сильным, что даже действующий фонтан с переливающимися на солнце брызгами воды не поднял девочке настроения. Возвращение в реальность вылилось для нее в горькую печаль: нет никакого праздника и бала, нет никакого семейного отдыха, ее привезли в незнакомое место и оставят одну на долгий срок. И неважно, что по выходным ее будут навещать и что все делается для ее же благополучия и здоровья, Олесе все равно придется жить среди незнакомых людей, делить спальню с другими девочками и подчиняться установленному режиму. Ярослав относился к этой ситуации куда проще: он уже побывал в детском лагере, тогда как Олеся – нет. И брату понравилась возможность пожить вдали от семьи, погрузиться в новые приключения и завести кучу знакомств. Но Олеся была чересчур домашней.

Папа с чемоданом в руках вошел первым, за ним следом – Ярослав, который с любопытством крутил головой по сторонам, но вопреки ожиданиям не отпускал никаких комментариев. Последними вошли Олеся с мамой. Мама шепотом давала дочери последние напутствия, девочка тихонько кивала, но слова так и не касались ее сознания, запутывались в тонкой, но прочной паутине сомнений, страха и грусти. Папа попросил подождать в холле возле столика с широкой вазой, в которой стоял букет полевых цветов – красивых, но неживых, будто акварельных, оставил чемодан и куда-то ушел. Но уже минут через пять вернулся в обществе высокой и крупной женщины с завитыми вишневыми волосами и черными усиками над верхней губой.

– Это Анна Федоровна, директор санатория, – представил он семье женщину. Директриса царственно кивнула и остановила взгляд на девочке. Изучила ее с ног до головы, будто считывала невидимую ей информацию, и затем растянула тонкие губы в золотой из-за коронок улыбке.

– Надеюсь, Олеся, тебе у нас понравится.

Девочка дернулась, словно собиралась отрицательно покачать головой, но вовремя опомнилась. Не понравится. Ей уже здесь не нравится. И пусть в этом здании недавно сделали ремонт, и в холле стоят цветы, а на стенах висят картинки, ей здесь неуютно, потому что атмосфера, которая представлялась ей праздничной, бальной, на самом деле наполнена невидимой и неслышимой болью. Чувствительный нос девочки уже уловил больничные запахи – хлорки и лекарств, напомнившие о той неделе, которую ей пришлось провести в госпитале год назад. Она невольно взяла маму за руку, что не ускользнуло от взгляда брата. Ярослав насмешливо поднял брови и широко улыбнулся, желая подбодрить сестру.

– Пойдем, Олеся, – кивнула Анна Федоровна и подняла ее чемодан. Мама собралась проводить дочь, но директриса решительным жестом остановила ее.

– У нас запрещено подниматься посторонним в спальни.

– Но какие же мы посторонние! – возмутилась мама, но папа мягко взял ее под локоть.

– Оля, не переживай, все будет хорошо.

Они торопливо и скомканно попрощались, и Олеся отправилась по завивающейся спиралью лестнице следом за директрисой. Она не замечала ни красоты реставрированных фресок, переживших все революции и войны, ни причудливого орнамента лепнины и уже не думала о том, что по этой лестнице поднимались, шурша юбками, дамы в бальных платьях. Она находилась в больнице – об этом напоминал назойливый запах, забивающийся не только в ноздри, но и, казалось, в поры. И от этого запаха ей хотелось плакать.